ИБРАГИМ

Кто был, а кого и не было. Жили-были два соседа. Ахмед да Мамед. Сдружились они так крепко, что стали считать себя братьями. А были они купцами. И не нашлось в целом городе человека, который мог бы соперничать с ними. Всю торговлю держали они в своих руках.

Ширилось их дело день ото дня. Столько накопили они богатства, что земля под тяжестью его прогибалась. И не знать бы побратимам ни бед, ни печали, да только не было у них детей.

Однажды Мамед, не в силах усидеть в одиночестве дома, пришел к Ахмеду. Увидел тот, как тоскует Мамед, и спросил его:

-    Что с тобой, брат? Может, понес какой убыток?

-    Горько вздохнул Мамед:

-    Нет, брат, с торговлей-то все в порядке.

Понял, конечно, Ахмед, в чем дело. У него самого было такое же горе. Встали названые братья, оседлали коней, решили прогуляться немного, развеяться.

Пустились они в путь. Выбрались из города, ехали, ехали и доехали до одного родника. Спешились, чтобы умыться и передохнуть немного.

Только Мамед зачерпнул пригоршню студеной воды, едва наклонился к роднику и Ахмед, как выпрыгнуло из родника яблоко, красное-красное, и — прямо Ахмеду в руки. Оглянулись они, осмотрели все вокруг, искали откуда яблоко могло бы упасть, а возле родника не то что яблони — ни кустика, ни веточки не видать. Голо, пусто кругом.

-    Откуда же свалилось яблоко? — Удивились братья. Думали, гадали, и наконец  Ахмед сказал:

-    Что бы ты, брат, ни говорил, в этом яблоке — наше счастье. Видать, таится в нем наша судьба. Разделим-ка, яблоко пополам, одну половину съешь ты с женой, другую — мы.

Сели братья на коней, пустились вскачь в город. Прискакали, разрезали яблоко на четыре равные части. Две дольки съел Мамед с женой, две дольки съел Ахмед с женой.

Шли дни, тянулись недели. Минуло девять месяцев. И вот у Ахмеда родился сын, а у Мамеда — дочь. И были дети похожи друг на друга, словно две половинки одного яблока. Устроили братья пышное угощение, созвали всех жителей города и тут же возвестили о помолвке своих детей.

Дети росли. Наняли для них родители лучших воспитателей и учителей. Так прожили обе семьи в дружбе и согласии еще пять лет.

Но вот однажды Ахмед заболел. Не помогли ему ни врачи, ни лекарства. Умер он и, как говорится, подарил свою жизнь сыну — Ибрагиму.

Мамед после смерти Ахмеда перебрался в другой город, тяжело было оставаться ему тут, видеть вечно запертой лавку побратима. Распродал он все, что можно, купил, что нужно в дороге, и отправился далеко-далеко. Открыл на новом месте лавку, снова принялся торговать.

Пусть Мамед пока занимается своей торговлей, а я вам тем временем расскажу о жене Ахмеда.

Осталась она вдовой, унаследовала от мужа все добро — богатство. Начали к ней женихи свататься. Проходу не дают. Что ни вечер, сватов засылают, в двери стучат, пороги обивают, ворота с петель срывают. Но не пошла она замуж ни за кого. Стала сына растить да воспитывать.

Вырос Ибрагим и таким стал юношей, что ни пить, ни есть, только бы сидеть да на него глядеть: красотою подобен Юсифу, силой — Рустаму (Рустам-зал — легендарный богатырь, главное действующее лицо поэмы Фирдоуси «Шахнаме»), умом Логману (Логман — легендарный врач и мудрец). Исполнилось ему восемнадцать лет, открыла мать меняльную лавку, пристроила при ней сына. День за днем, месяц за месяцем, год за годом постигал Ибрагим искусство менялы. Настало время, и превратился он в заправского купца. Пошел Ибрагим по отцовской дороге, и не осталось вскоре ни одного торговца, который мог бы равняться с ним. Увидела это мать, передала Ибрагиму все золото, что оставил ей покойный Ахмед, и однажды сказала ему:

-    Сынок, далеко отсюда, в другом городе есть у тебя нареченная. Помолвили мы вас еще детьми. Сейчас она уже взрослая девушка, да и ты настоящий мужчина. Ступай-ка за ней и возвращайся с невестой. Написала мать два письма и наказала сыну:

-    Одно, как найдешь Мамеда, сразу отдай, а другое — когда осмотришься.

Взял юноша много товаров, снарядил караван, отправился в путь. Долго ли шел караван, коротко ли, привал за привалом, перевал за перевалом, добрался, наконец, до тех мест, где поселился Мамед.

Расспросил Ибрагим горожан, узнал, где торгует купец Мамед. Вошел в лавку, поздоровался, подал дяде письмо, что мать написала, а сам стал почтительно в сторонке.

Прочитал Мамед письмо, поднял голову, взглянул на Ибрагима. Встретились их взоры, и покатились у Мамеда слезы из глаз. Кинулись они друг к другу, обнялись крепко названые племянник и дядя. И пошла у них беседа.

Слово за слово, рассказал Ибрагим, что приехал сюда дядю повидать да кое-какой товар распродать. А другое письмо, что мать прислала, Ибрагим пока не стал дяде показывать. Поднялся Мамед, направились они с Ибрагимом к караван-сараю, забрали вьюки, перетащили в лавку, уселись торговать. Не прошло и нескольких часов, как сбыли они весь товар.

Наступил вечер. Пошли купцы домой. Жена Мамеда. как увидела Ибрагима, прижала к груди, будто родное дитя, приласкала, приголубила. Поужинали они, попили чаю, а как пришло время спать ложиться, достал Ибрагим второе письмо от матери и подал его дяде. Прочитал тот письмо, поглядел на Ибрагима и говорит:

-    Это верно, сын мой,— вы помолвлены. Да только думаю я об этом с той минуты, как тебя увидел, все думаю и надумать ничего не могу. Не знаю, что и сказать. Не повезло мне, не выпало такого счастья, как покойному побратиму. Не ровня тебе моя дочь.

-    Почему же, дядя Мамед?

-    Сынок, моя дочь слепа на один глаз и хромая. К тому же еще ряба и плешива. Не пара она такому красивому, умному юноше, как ты. В нашем городе много красивых девушек. Присмотрись к ним, облюбуй, какая понравится, — сам тебя на ней женю и свадьбу справлю.

-    Нет, дядюшка, — сказал Ибрагим. — Твоя дочь — моя судьба. Я женюсь на ней. Не нужна мне никакая другая девушка.

Долго отговаривал Ибрагима дядя. Но чем дольше он его увещевал, тем тверже стоял юноша на своем. Волей-неволей пришлось согласиться Мамеду. Стали они к свадьбе готовиться. А Ибрагим поставил условие: сыграть его свадьбу и здесь и у матери в доме: пусть и она увидит, что сбылось ее желание.

Забили в бубны, затрубили в трубы — семь дней и семь ночей гулянье шло. Ели да пили, плясали да пели. Ввели, наконец, жениха в комнату невесты. Вошел Ибрагим, оглянулся, видит: такая красавица сидит, что ни в сказке сказать, ни пером описать — бела и ясна, словно полная луна.Не сказал ничего Ибрагим, повернулся и вышел.

Побежали люди, доложили Мамеду, что ушел Ибрагим от невесты.

Пришел к нему Мамед и спрашивает:

-    Что случилось, сынок? А Ибрагим отвечает:

-    Что же ты сделал, дядя? Зачем ты так поступил? Говорил ведь я тебе: не нужна мне никакая иная невеста. Моя нареченная, пусть рябая да слепая, милее мне дочери самого падишаха.

Рассмеялся тогда дядюшка и говорит:

-    Я решил испытать тебя, сынок. Ведь это и есть моя дочь, а твоя нареченная. Я нарочно говорил, что она некрасивая — хотел узнать, как ты поступишь.

Понял Ибрагим, что и впрямь испытывал его Мамед, и не знал, что делать от радости — будто снова родился на свет. Отпра­вился он на базар, накупил товаров, что хорошо шли в его городе. А на одном из верблюдов устроил ковровый шатер, для своей нареченной, чтобы было ей удобно в дороге. Простился с отцом и матерью невесты, пора было в обратный путь трогаться. Прижал Мамед Ибрагима к груди, снял с себя пояс и протянул ему:

-    На, сынок, надень. И никогда не снимай.

Подпоясался Ибрагим дядиным поясом, попрощался, и караван двинулся. Ехали они, ехали, а как стемнело — добрались до одного родника. Остановились, сняли вьюки с животных, решили провести здесь ночь.

Уснули все, а Ибрагиму не спится. Оделся он, покинул шатер, пошел по стану. Ни месяца, ни звезд на небе, а вокруг — светлым-светло. Удивился он — что за чудо? Постоял немножко и видит: свет-то от его пояса исходит. Понял тут Ибрагим, что пояс у него не простой, а волшебный, и решил узнать, в чем его сила.

Распахнул Ибрагим верхнюю одежду,— все озарилось вокруг. В тот же миг задрожала земля, загремело небо, раздался такой страшный рев, что волосы у Ибрагима на голове дыбом встали! Глянул он и видит: несется на него див, да такой ужасный, что и сказать нельзя...

Подобрался Ибрагим, укрылся под чинарой, что рядом росла, обнажил меч и изготовился. Приблизился к нему див и проревел:

-    Да зарыдает мать на твоих поминках, Ибрагим! Ведь ты мой пояс украл! Уж сколько лет, как я его ищу!

Схватил див юношу за плечи, поднял, чтобы оземь ударить, да вывернулся Ибрагим. Отскочил, взмахнул мечом и обрушил на дива такой удар, что тот грохнулся и дух испустил. Отсек тотчас Ибрагим диву голову, выкопал глубокую яму, сбросил ее туда и засыпал. А тело дива отволок в сторону, закопал, все с землей сравнял, так что и следа не осталось.

Кончил он со всем этим, обмыл в роднике лицо и руки и направился к шатру своей невесты. Пришел и видит, что не спит она, его дожидается. Уселись они рядышком и проговорили до рассвета. А на рассвете вышел Ибрагим из шатра, велел навьючить животных, и караван снова двинулся своим путем.

Миновал день, другой. И опять повстречался им родник. Увидел Ибрагим, что выбились из сил и мулы, и верблюды, и решил стать тут на ночлег.

Уснули все вновь, как и у первого родника, а Ибрагим поднялся, стал обходить стан. И опять, как и в ту ночь, в тот же самый час, затряслась земля, загрохотало небо, появился див, на этот раз еще страшнее — о трех головах! Не успел Ибрагим собраться с силами, как див так тряхнул его за плечи, что юноша выронил меч.

-    Да зарыдает мать на твоих поминках! — взревел див.— Из моих рук суждено тебе испить смертную чашу! Ты убил в ту ночь моего брата. За это я съем твое мясо, выпью твою кровь!

Схватились они не на жизнь, а на смерть... Под утро с трудом одолел дива Ибрагим. Повалил он врага, поднял меч и с такой силой рубанул дива по шее, что все три его головы покатились прочь. Зарыл он их порознь, обмылся в ручье и спокойно пошел к невесте.

Наутро караван снова двинулся в путь и достиг наконец местности, от которой до родного города оставалось всего несколько агачей (Агач — старинная мера длины, около 7 километров) пути. Здесь тоже журчал родник. Сделали путники привал, разбили лагерь. «Ну, если в эту ночь ничего не случится, значит, больше беде не бывать», — решил про себя Ибрагим.

Как только все улеглись, пустился он в обход. Ходил он по лагерю до самого рассвета. Видит — все в порядке. Подождал еще немножко — нет, никто не явился, так и ночь прошла.

Успокоился тогда Ибрагим, пошел освежиться ключевой водой. Приблизился к роднику, снял одежду, пояс положил в сторонке, чтобы посветить, а сам вошел в воду.

Только окунулся, почудился ему шорох. Вынырнул тотчас, поднял голову и обомлел: какая-то птица схватила его пояс и стрелою взмыла вверх.

Выскочил из воды Ибрагим, накинул на себя платье, пустился за птицей бежать. Он по земле — она по небу, он бежит — она летит. Улетела птица, скрылась из виду.

Глянул Ибрагим: светло уже вокруг, солнце восходит. Повалился юноша на землю ничком, загоревал. Ох горе, горе, для того ли он ночей не спал, с дивами бился, пояс берег чтобы какая-то птица его из-под самого носа утащила?! Как теперь Ибрагим невесте на глаза покажется, что скажет он ей?!

Уже день занялся. Солнце пригрело. Поднял Ибрагим голову. Видит, находится он вблизи какого-то города. Поднялся, зашагал наудачу: будь, мол, что будет...

Пока Ибрагим шагает к городу, я расскажу вам, а вы послушайте про его невесту.

Долго ждала она, думала — вот придет Ибрагим, вот он сейчас покажется. Да не тут-то было. Ибрагима нет, как нет, будто и не было вовсе. Не выдержала девушка, встала и пошла его искать.

Заглянула она поначалу в шатер его. Нет Ибрагима. Прошла по всему лагерю — не нашла его. Стала думать-гадать: что же стряслось с женихом.

Шла она, теряясь в догадках, и пришла к роднику. Видит — лежит обувь Ибрагима, папаха его, а самого нет. Подняла жениховы вещи, еще раз осмотрела внимательно и заметила: ведут следы Ибрагима далеко-далеко, в глухую степь. И подумала девушка: если люди в караване узнают, что хозяина нет, а невеста его осталась одна, кто знает, как они поступят с ней?

Прибежала она быстро в шатер Ибрагима, раскрыла один из вьюков, достала из него мужскую одежду и пошла к себе. Переоделась в женихово платье, взглянула в зеркало и сама удивилась: ни дать, ни взять — Ибрагим. Схожа она с ним, будто две половинки одного яблока. Только глаза у Ибрагима черные, а у нее — голубые.

Зажгла девушка кусочек ваты, а потом провела черной копотью по глазам, глянула в зеркало: нет, все же не похоже. И решила она: лучше всего прикрыть глаза повязкой. Сказано — сделано. Повязала глаза, пробралась в шатер Ибрагима, легла, стала ждать.

Проснулись все, поднялся лагерь, навьючили животных, один из слуг заглянул в шатер Ибрагима, видит — лежит хозяин, спит, наверно.

Стал слуга будить его:

-    Вставай, господин, солнце высоко, пора в путь. Поднялась девушка, ничего не говоря, вышла из шатра. Подвели ей коня Ибрагима. Вскочила она в седло. Тронулся в путь

караван.

Слуги смотрят: у хозяина на глазах повязка, спрашивают:

-    Что с тобой, господин?

А девушка отвечает, изменив голос:

-    Соринка попала ночью у родника.

Так, шаг за шагом, день за днем, добрались они в конце концов до города, где жил Ибрагим. Говорит девушка слугам:

— Не могу я открыть глаз, ведите караван прямо к дому. Домчалась до матери Ибрагима  радостная весть: сын ее возвращается! Выбежала она навстречу, видит: у сына на глазах повязка. Встревожилась, обняла его, прижала к груди, спрашивает:

-    Сыночек мой, родименький, что у тебя с глазами?

-    Ничего, мама, соринка попала.   

Вошли они в дом.

Пусть слуги пока развьючивают караван, а я тем временем расскажу о матери Ибрагима.

Кинулась она к шатру — паланкину, заглянула внутрь,— пуст.

Вернулась домой:

-    Где же, сынок, невеста твоя? А девушка в ответ:

-    Какая-такая невеста?! Послала ты меня за хромой, слепой, да лысой страхолюдиной - женись, мол, помолвлены вы. Разве на ней свет клином сошелся? Неужто больше и девушек нет на всем белом свете?!

Растревожилась мать:

-    Да ты толком скажи, сынок, что случилось? Какая хромая? Какая слепая? Ничего не пойму.

Стала девушка рассказывать:

-    У дяди моего есть дочь — хромоножка, слепая на один глаз и такая рябая — как арбузная корка, которую исклевали куры: мешок проса насыпь ей на лицо — ни одно зернышко не скатится на землю. И при том еще и плешивая.

Задумалась мать, приставила палец ко лбу.

-    Нет, говорит, дитя мое, тут что-то не так. Видно, не хотел дядя свою дочь за тебя отдавать. Я-то точно знаю, что не может у нее быть ни парши на голове, ни рябинок на лице. Она должна быть такая красавица, что луне да солнцу под стать. Что же вдруг приключилось с ней?!.Тут хитрость какая-то. Тебя обманули.

-    Как бы то ни было,— отвечает ей девушка, — но не взял я ее. Отказался. Лучше здесь женюсь.

Поели они, попили, и говорит Ибрагиму мать:

-    Ну, иди,  дитя мое, к себе, ложись, отдохни: устал ты с дороги.

А куда идти девушке? Откуда знать ей, где комната Ибрагима?

-    Мама,— говорит она. — Не могу я раскрыть глаз. Проводи меня.

Взяла женщина ее за руку, провела в комнату. А как вышла, заперлась девушка, разделась, легла спать. Встала рано, снова повязала глаза, попила чаю, кликнула слугу:

-    Ну-ка, идем в лавку!

 Взял слуга девушку за руку, вывел на улицу, довел до лавки. Вошла она, разобрала товар, приподняла немного повязку с глаз, начала торговать.

В полдень девушка прошлась по базару, заглянула к торговцу, купила у него сурьмы, вернулась к себе в лавку, притворила двери и насурьмила глаза. Видит: почернели они, но все же не такие черные, как у Ибрагима.

Не хотела девушка ни о чем говорить матери Ибрагима, думала — не переживет женщина, если узнает, что пропал ее любимый сын,

Закрыла невеста вечером лавку, направилась домой. А дорогу она еще утром украдкой запомнила. Дошла до дому. Мать выбежала, как всегда, навстречу. Вгляделась повнимательнее, удивляется: глаза-то у сына вроде поголубели. Но молчит: сдается ей, не в духе сын.

Словом, стала девушка вести все Ибрагимовы дела. Торговлю его еще больше расширила, еще большего почета достигла. Никто с ней спорить не мог.

Пусть она пока вершит торговые дела, а я вам поведаю о женихе ее — Ибрагиме.

Оставили мы Ибрагима в дороге. Шел он в город, думал горькую думу. Добрался, бедняга, видит — на самой окраине маленькая лачуга стоит. Вошел в нее, глянул: сидит старуха, печет в тендире (Тендир — яма, вырытая в земле, со стенками из особой глины. В тендире пекут хлеб) чурек. А дым такой, что слеза прошибает.

Поздоровался Ибрагим:

-    Салам-алейкум!

-    Алейкум-салам, — отвечает старуха.

Выбрала она место получше, бросила Ибрагиму тюфячок:

-    Садись.

  Уселся Ибрагим. Видит старуха: очень печален он, спрашивает:

-    Что с тобой, о, юноша, погруженный в пучину горя? Расскажи, может сумею пособить тебе чем-нибудь?

Поведал Ибрагим о том, что приключилось с ним.

-    Сын мой, — говорит старуха, — твой пояс унесла семикрылая ведьма.

-    А кто она такая — семикрылая ведьма?

-    Эта ведьма обитает на горе Энбергюх,— отвечает старуха.— И добраться до нее — дело трудное. Не каждому оно по плечу. Идти туда—значит с жизнью проститься: живым оттуда не возвращался еще никто. Но я тебе открою тайну...

-    Скорее, бабушка, — торопит ее Ибрагим. — Скорее, молю тебя!

-    Сынок, я тебе скажу все, но помни, — предупреждает старуха, — даже зная эту тайну, одолеть ведьму сумеет только редкий храбрец.

-    Ты только расскажи мне все, — уговаривает ее Ибрагим,— а насчет остального — не твоя печаль.

-    Ну, так слушай внимательно, сынок, — отвечает старуха.— Есть у этой ведьмы огромный котел. Развела она под ним страшный костер. День и ночь горит он адским огнем. И чтобы подступиться к ней, надо прежде суметь погасить под котлом это пламя. А теперь я научу тебя, как победить огонь. До котла того отсюда — семь месяцев пути. Когда останется последних десять дней, идти тебе будет невмоготу. Пламенем начнет опалять тебя, жаром душить. Но ты иди и не смей возвращаться, понял, сынок?

-    Понял, бабушка, понял.

-    Слушай дальше. По правую сторону от котла, в расселине скалы, на круче растет яблоня, а на ней — одно-единственное яблоко. Ты должен сбить его на землю. Собьешь яблоко — погаснет огонь не собьешь — явится ведьма и тебя самого в котел бросит. Но и это не все. Если ты сумеешь сбить с дерева яблоко— жди нападения со всех сторон. Будь готов к любой опасности и не дай себя обмануть.

Поднялся Ибрагим, поблагодарил старуху, дал ей немного денег, спросил дорогу и зашагал.

 

Пока он в пути, я вам расскажу о его невесте, то есть о нашем мнимом Ибрагиме.

Девушка вела дела разумно и вскоре переманила всех покупателей. Лавки других купцов пустеют, а в Ибрагимовой лавке народу полным-полно. Такую он добрую славу завоевал, какой до него ни один купец не видывал.

Дошла молва о молодом, обходительном и сноровистом купце до ушей дарги — начальника стражи торговых рядов. Устроил дарга угощение, пригласил его к себе.

Видно, по душе пришелся дарге молодой купец. Усадил он его на почетное место —- рядом с собою, побеседовал с ним о том о сем.

Кончился званый обед, вернулся наш «Ибрагим» домой. Минуло два-три дня, и снова зовет дарга Ибрагима в гости.

Улучил он минуту и повел с гостем такую речь: так, мол, и так, хочу я сам тебя женить. Не дам, дескать, тебе, такому молодому, ошибиться в выборе невесты.

Что ему невеста Ибрагима могла ответить? Пришла домой, а сама думает: вдруг взаправду начнет дарга невест ей сватать? Что тогда ей делать?

Так бедная девушка и не сомкнула глаз до самого утра.

Забрезжил рассвет — она уже у лавки. Слышит: сосед ее еще раньше пришел, лавку открыл, товар раскладывает.

Только зашла девушка в лавку — входит следом сосед, дверь прикрывает, садится.

-    Отцами сложена пословица: близкий сосед лучше дальней родни. Вот уж несколько месяцев, как соседи мы, лавки наши рядышком стоят. До сих пор, слава богу, не ссорились, ни разу не обидели друг друга. Наоборот, старались всегда один другому помочь. А теперь пришел я к тебе по важному делу. Не знаю лишь, говорить о нем или не говорить?

-    Что это за слова, сосед? — отвечает ему девушка. — Что значит: «говорить или не говорить»? Я слушаю тебя. Говори откровенно.

Потупился сосед, задумался. Наконец, решился:

-    Мы с тобой, конечно, соседствуем не так уж давно. Ведь я приехал сюда и открыл тут лавку, когда ты ездил к своему дяде. И познакомились мы с тобой после твоего возвращения. Вот я и хочу, чтобы мы оставались друзьями, чтобы дружба наша крепла, а не обратилась во вражду.

-    Боже упаси!— воскликнула девушка. — О какой вражде может идти речь!

-    А ты слушай, — отвечает сосед. — Только дай прежде слово, что никому о моей просьбе не скажешь ни слова. Пусть разговор наш останется между нами.

-    Хорошо, — говорит девушка. И начал сосед свой рассказ:

-    Два дня спустя после того, как я перебрался в ваш город и открыл свою лавку, падишах сместил здесь прежнего даргу и прислал вместо него теперешнего — того самого, у которого ты успел дважды побывать в гостях. Меня на этих пиршествах не было. Но я бывал у него в доме несколько раз до твоего возвращения. И прослышал я, что вчера дарга говорил тебе те же слова, с которыми не так давно обращался ко мне.

-    С какими же словами обращался к тебе дарга?

-    Он прочил меня в женихи своей дочери.

Только хотела девушка раскрыть рот, как сосед перебил ее:

-    Знаю, ты спросишь сейчас, откуда мне может быть известно, о чем дарга говорил с тобой наедине. Скажу тебе и об этом. А когда уйду, ты посиди один, взвесь все, отмерь сто раз, обдумай хорошенько и что надумаешь — скажешь мне. О вашем вчерашнем разговоре с даргой сообщила мне его собственная дочь. Да будет тебе ведомо, до твоего возвращения я был тут самым молодым и самым богатым из купцов. Дарга знал об этом и надумал выдать за меня свою дочь. Поэтому приглашал он меня в гости. А однажды велел зайти к его дочери — показать ей бриллианты. Я пошел. Дочь его оказалась такой красивой, такой благородной, что я полюбил ее и привязался к ней всем сердцем. И она меня полюбила... Дали мы друг другу сердечную клятву. Но вернулся ты. Увидел дарга, что есть жених побогаче меня и изменил свое решение... Вот я и прошу тебя теперь...

-    Довольно, сосед! — прервала его девушка. — Не говоря больше ни о чем. Я все понимаю, и вот мое слово: девушка эта — твоя, а ты — ее. Вы принадлежите друг другу.

Ничего не сказал сосед, только глянул с благодарностью, тихо встал и ушел. А девушка наша задумалась: «Значит, у дочери дарги есть возлюбленный? Ну, что же, надо принять их сторону, действовать с влюбленными заодно».

И как раз в эту минуту показался в дверях лавки стражник:

-    Дарга велит принести самые лучшие драгоценности, дочь его желает себе кое-что выбрать.

Невеста Ибрагима обещала выполнить пожелание дарги. Стражник ушел.

Она побежала в лавку соседа и все ему рассказала.

-    Я понесу сейчас дочери дарги драгоценности, а там постараюсь улучить минуту, дам знать ей о нашем с тобой уговоре. Скажу ей, пусть тоже старается придумать что-нибудь. Мы должны повести это дело так, чтобы не проиграть его. Не то дарга в два счета расправится и с тобой и со мной: от человека, который родную дочь продает за бриллианты да золото, любого зла можно ждать.

Короче, набрал наш «Ибрагим» шкатулку дорогих бриллиантов, колец, серег и предстал перед взором господина дарги. Кликнул тот служанку, велел ей провести купца к дочери.

И говорит «купцу»:

-    Пусть выберет она там, что понравится, а ты зайди потом ко мне, потолкуем кое о чем за чаем.

Повела служанка девушку к своей госпоже. А девушка, хоть и не перекинулась со служанкой ни словечком, но по виду ее, по выражению лица догадалась, что она на стороне не дарги, а его дочери. Это ее обрадовало.

Из комнаты в комнату, из покоев в покои — пришли они к госпоже. Видит наша гостья, сидит дочь дарги, ждет, а сама укуталась в чадру и лицо вуалью закрыла.

Указала госпожа гостье место. Та села, раскрыла шкатулку, разложила перед хозяйкой перстни, кольца, серьги, браслеты, ожерелья бриллиантовые. Дочь дарги ни до чего не дотронулась, да только видно: понравилось ей драгоценное кольцо, и еще поясок золотой — взора от них девушка отвести не может.

А сама говорит:

-    Есть у тебя такой сосед по лавке — ювелир Ахмед. Знаешь ты его?

-    Знаю, — отвечает наша девушка. Выпростала дочь дарги из-под чадры руку:

-    Видишь? Вот это кольцо принес мне он. Гляди: чистой воды бриллианты. А твои камни – тусклые, словно грязное стекло.

Уж кто-кто, а наша девушка знала толк в драгоценностях. Сравнила она краем глаза кольцо Ахмеда и свое, видит: перстень, что она принесла, во стократ дороже. Смекнула — нарочно так говорит дочь дарги, дает понять, что кольцо, которое надел ей на палец Ахмед, ценнее для нее всех драгоценностей и колец в мире.

Показала потом хозяйка на поясок, который лежал перед ней:

-    И этот ничего не стоит в сравнении с тем, что приносил мне Ахмед. Нет, не могла бы я подпоясаться твоим поясом: больно ненадежен он. Да и поступки твои мне не нравятся. Ну что с того, что ты богатый купец? Разве к лицу соседу, вероломство?

-    Нет, ханум, — обращается к дочери дарги гостья. — Я не из тех, что способны на измену. Перед тем как идти сюда, говорили мы с соседом. Он мне все чистосердечно рассказал. Поверь, ханум, больше всего я желаю, чтобы кольцо Ахмеда всегда остава­лось на твоей руке, а пояс его — украшал твой стан.

-    Тогда чего же ради явился ты сюда со своими побрякушками? На что мне они? — недоверчиво спросила дочь дарги.

-    Ханум, — отвечает ей наша девушка. — Твой отец задумал выдать тебя за меня. Я знаю об этом. Знает и купец Ахмед, знаешь и ты — к чему скрывать? И если я осмелюсь ослушаться даргу —сама знаешь, он погубит и меня, и Ахмеда, и, может быть, даже тебя. Мы все втроем так должны повести дело, чтобы выиграть его.

Короче говоря, все трое соединили свои усилия. Но ни молодой купец Ахмед, ни возлюбленная его— дочь дарги не подозревали, что их верный друг — не юноша, а девушка.

Пусть они договариваются, а мы пока поглядим, что поделывает настоящий Ибрагим.

Оставили мы его в начале пути, когда выведал юноша у старухи тайну горы Энбергюх и направился туда за поясом, который похитила у него семикрылая ведьма.

Запахнулся Ибрагим потуже, застегнулся покрепче — и отправился в путь-дорогу! Ветром по долам, потоком по холмам, лавиной по горам идет Ибрагим, идет, стремится к Энбергюху...

Вот вышел он на равнину; душно в ней, жаром обдает его, дыханье спирает — с каждым шагом все горячей да горячей. Вот уж вихрь огненный впереди обжигает путника, пламенем опаляет... совсем уж невтерпеж стало. Понял Ибрагим — права была старуха. Подался вперед еще немножко — ноги не слушаются...

Разодрал он одежду на груди, стиснул зубы, зажмурился, бросился вперед: будь что будет!

Градом льется пот с Ибрагима, катится в сорок ручьев, а юноша все идет, идет — нет ему пути назад. Еще шаг, еще один, еще... чувствует Ибрагим: вроде спадает жара...

Смекнул Ибрагим, что миновал первое препятствие, о котором говорила ему старуха. А вот и костер — полнеба огнем застилает, кольцами дым завивает. Над костром котел высится, точь-в-точь такой, как старуха сказывала – большущий-пребольшущий, грохочет-клокочет, гудит-бурлит.

Воспрянул духом юноша, устремился к костру, а приблизился— обошел его справа, как старуха учила, видит: яблоня в расселине растет, на яблоне — яблоко, красное-красное.

Выхватил Ибрагим меч, бросился к скалам, подскочил, что было силы, вверх, взмахнул мечом — сбил с ветки яблоко!

Разлетелось оно пополам, упали половинки на землю. В тот же миг забушевал, взметнулся ввысь столб пламени, все кругом дымом застлало.

Ухнула земля, словно раскололась на куски. Померещилось Ибрагиму: конец света. Только видит вдруг: ринулись на него со всех сторон дивы, драконы, страшные змеи ползут.

Прислонился Ибрагим спиною к скале, покрепче сжал в руке меч и принял бой. С яростным кличем принялся он рассыпать удары. Закипела схватка, забушевала, полегли чудища вокруг. Видит Ибрагим: дракон нацелился на него, вот-вот стозубой пастью схватит его, растерзает. Не растерялся юноша, вовремя увернулся, вонзил меч дракону под левое ребро. Брызнула из раны кровь, заревел дракон — мороз побежал по коже у Ибра­гима от жуткого рева. Зажмурился наш молодец. А когда открыл глаза — что такое? Нет ни дракона, ни дивов, ни чудовища; ни котла, ни костра. Тихо-тихо кругом. Бьет из земли родник, журчит, звенит. А в том месте, где ключ ручьем разливается, — плот. На плоту — заветный пояс.

Кинулся Ибрагим к ручью, прыгнул на плот. Только протянул руку — пояс взять, да не тут-то было!

Чья-то хищная когтистая лапа сзади схватила юношу за плечо, и взмыл он вверх. Поднял Ибрагим голову, а перед ним ведьма семикрылая — нижней губой землю метет, верхней губой — небо скребет. И понесла ведьма юношу под самые облака.

«Пробил мой смертный час,— думает Ибрагим, — видно, так уж у меня на роду написано». Закрыл глаза, затаил дыхание — вот-вот она его отсюда сбросит вниз. А ведьма семикрылая подняла его выше облаков и говорит:

-    Да облачится твоя мать в траур, Ибрагим! Мало того, что украл ты пояс у моего сына, мало того, что ты отнял у него жизнь, мало того, что ты убил еще и другого моего сына, ты осмелился вдобавок потушить мой костер! Не чаяла я тебя и в небе поймать, а ты на земле мне в руки попался. Ты, я вижу, храбрый парень. Выбирай: либо выручи меня из беды, либо сброшу тебя вниз головой.

-    А что это за беда такая? — спрашивает Ибрагим.

-    Есть у меня лютый враг — белый див. Отравил он мне всю жизнь. Свет не мил мне из-за него. Не в силах я сама с ним справиться, но знаю: смерть ему грозит лишь от рук того, кто может костер мой погасить. Ты погасил мой костер, ты один только и способен с белым дивом сразиться. Убьешь его — отдам тебе пояс, и самого на родину доставлю. Нет — погибнешь от моих рук.

-    Хорошо, — промолвил Ибрагим. — Сражусь с твоим врагом. Согласен.

Взяла его колдунья на одно из крыльев, поднялась выше са­мых высоких туч, унесла далеко-далеко на восток.

Долго ли летели они, коротко ли — откуда знать Ибрагиму? Да только вдруг колдунья говорит:

-    Гляди Ибрагим, вон он — белый див движется.

Глянул Ибрагим вниз — обомлел от страха. Не див — огромная белая гора по земле идет.

Колдунья пролетела дальше, опустилась на окраине города и говорит:

-    Белый див живет в пещере под горой. Там ты его и найдешь.

Сказала это, взмахнула всеми семью крылами, унеслась.

Понурил Ибрагим голову, побрел в сторону города. Опустились сумерки, стемнело — хоть глаз выколи. Куда пойдешь в такую ночь?

Постучался юноша в первую попавшуюся дверь. Вышел из дверей белобородый старик. Ибрагим поклонился:

— Салам-алейкум. Не примете ли гостя? — спрашивает.

 А старик отвечает:

-    Да разрушится дом, где не бывает гостей. Милости прошу. Ввел старик гостя в дом. Встретил здесь Ибрагима юноша, поднялся учтиво, приветствовал его, пригласил сесть. Уселись все трое.

Стал расспрашивать старик, чей родом Ибрагим, откуда он, куда путь держит. Все рассказал Ибрагим, что пришлось ему перенести, не сказал только, для чего он здесь появился.

Старик спрашивает, Ибрагим отвечает, а юноша, который с ними сидит, слушает да вздыхает.

Не выдержал Ибрагим:

-    Я все рассказал. Позволь мне спросить, почему ты так печален, что так горько вздыхаешь?

Снова вздохнул юноша:

-    И мне пришлось перенести почти то же, что и тебе. В одном только разница: ты храбрее меня.

Встал тут старик и говорит:

-    В самый раз нашли вы друг друга. Побеседуйте пока, а я пойду приготовлю поесть-попить.

Прошел старик в другую комнату. А юноша устроился поудобнее и начал свой рассказ:

-    Я тоже, как и ты, сын богатого купца. Родился я далеко отсюда. А несколькими годами позже у дяди моего, который жил здесь, в этом городе, появилась на свет дочь. Нас сразу помолвили.

Учиться отец меня отдал самому знаменитому в наших краях мудрецу. Мудрец этот учил меня понемногу тому, что сам знал. А знал он, видимо, много. Только женщин учитель мой терпеть не мог. «Женщина — трусливое, вероломное, хитрое, злое существо,— поучал он. — От женщин никогда не жди добра». Учитель столько раз повторял эту мысль, пока не внушил ее и мне. И я возненавидел женщин, стал избегать и презирать их.

Ничто не вечно на этой бренной земле. Умер мой отец. Но мудрец научил меня только книги читать да вино пить. И больше ничему не обучил. Сколько ни старалась мать, сколько ни билась она, чтобы я купцом сделался, либо иным каким ремеслом занялся — ничего не добилась. Друзья-приятели вконец сбили меня с толку. Что ни день — веселье, что ни ночь — вино да песни. Стало потихоньку да помаленьку уплывать мое богатство из рук.

  Не пережила этого мать, отдала богу душу. Прослышав о беде, приехал дядя. Как ни стремился он наставить меня на путь истинный — ничего не вышло: учитель мой в свое время еще более стараний вложил, дабы внушить, мне мысль, что мир этот — изменчив, а женщины — непостоянны, как мир. Напомнил мне дядя: дескать, помолвлены мы с его дочерью. Но я стоял на своем.

Уехал дядя ни с чем. За несколько лет пропили мы с приятелями все наследство. Стал я нуждаться в хлебе насущном. Все отвернулись от меня. Продал я за бесценок последнюю одежонку, напился пьяным, забрел вечером на кладбище. Отыскал могилу отца, чтобы проститься с ним навеки здесь, на земле, перед встречей на том свете. Наплакался я вволю, вытащил кинжал и уже замахнулся, чтобы в сердце себе вонзить, как чья-то силь­ная рука крепко ухватила меня сзади за локоть.

Рванулся я, напрягся, но вырваться сил не хватило. Оглянулся, вижу кто-то в черном стоит. Замахнулся я было на него, но такую пощечину получил, что полетел я кувырком, распластался и лежу. А когда открыл глаза, увидел себя уже здесь, вот в этой самой комнате, где мы сейчас с тобой сидим. Смотрю: старик наш надо мной склонился. Спрашиваю:

-    Где я? Кто меня сюда принес? А старик объясняет:

-    Это дом твоей двоюродной сестры. И принесла тебя сюда она сама.

-    Как раз в эту минуту открывается дверь, входит некто в черном. Я, конечно, сразу узнал: это он, а точнее — она схватила меня за руку тогда, на могиле отца.

Женщина в черном с достоинством подходит ко мне, садится рядом на скамеечку и говорит: «Да будет тебе известно, что я — дочь твоего дяди, твоя двоюродная сестра». И с этими словами достает мой кинжал и бросает его на пол. Я тут же вспомнил: на кладбище в тот вечер была луна, и при лунном свете мне бросился в глаза бриллиантовый перстень, сверкнувший на пальце руки, хлестнувшей меня по щеке.

Двоюродная сестра посидела, помолчала немного, а потом сказала:

-    Ты отверг меня, когда мой отец, а твой дядя приезжал за тобой, уговаривал тебя жениться на мне. Ты ответил тогда, что все женщины — вероломные, робкие, глупые существа. И что женщина — причина всех зол. Отец тогда не перенес твоих слов. Он умер. Среди тех, с кем водился ты, не было ни одной женщины. Вокруг тебя были только мужчины, как ты считал — такие же умные, смелые, преданные, как ты сам. И что же? Вот до чего довели они тебя.

Я готов был со стыда провалиться сквозь землю. А двоюродная сестра моя продолжала, указывая на старика:

-    Этот человек выпестовал, вырастил в свое время наших отцов — твоего и моего. Потом он нянчил меня. И теперь все свое добро-богатство передала я в его руки. Днем ты станешь ходить с ним вместе в лавку, вечером — с ним же вместе возвращаться домой. Я переезжаю в другой город. Но всегда буду справляться о вас. Если вновь примешься за старое — то, клянусь духом покойных отцов — и твоего, и моего, — не дам запятнать честь нашего с тобою рода: той же самой рукой, которой вызволила тебя из объятий смерти, отправлю тебя к праотцам!

Сказав это, она поднялась и вышла. Кинжал остался. Но что кинжал? Слова ее кололи острее кинжала.

Спустя несколько дней я встал на ноги. Все время, пока я лежал, старик не оставлял меня одного. И после этого он, как велела двоюродная сестра, уводил меня утром в лавку, и мы возвращались с ним под вечер. А по ночам он рассказывал мне о том, что успел повидать за свою долгую жизнь.

Прошло еще некоторое время, и у нас остановился красивый молодой человек. Старик объяснил мне, что это сын его сестры, большой любитель охоты. Неделями, месяцами, оказывается, бродил он по горам и долам. А как возвращался в город — все время проводил у нас. Я рассказывал старику и его племяннику о том, что вычитал в книгах, они делились со мной пережитым.

Однажды вечером, когда мы, сидя дома, коротали время вдвоем со стариком, отворилась дверь, на пороге показалась моя бывшая нареченная. Она была все в том же черном одеянии, с вуалью на лице. Словно какая-то неведомая сила заставила меня вскочить с места. Я почтительно приветствовал двоюродную сестру. Та прошла и села.

Спасибо тебе, дядюшка! — обратилась она к старику. — Ты вырастил, воспитал отца и дочь. А теперь учишь уму-разуму двоюродного брата моего.

Старик ничего не ответил.

-    И тебе спасибо за то, что чтишь совет дядюшки, — продолжала девушка, обращаясь ко мне. — Скажи-ка, братец, а что ты теперь думаешь о женщинах? Не изменил своего мнения о них?

Я смутился, покраснел.

-    Вы доказали мне, что среди женщин, как и среди мужчин, есть плохие, но есть и очень хорошие, — ответил я. — А доказательство такое убедительное, что спорить не приходится, ибо есть хорошая женщина — вы, и есть плохой мужчина — я.

Двоюродная сестра рассмеялась. Дядюшка принялся хвалить меня.

-    Знаешь, что? — говорит он девушке. — Было бы твое согласие— женили бы мы твоего братца.

А девушка отвечает:

-    Дело ваше. Хотите — жените. Я всегда готова справить ему свадьбу.

Она поднялась и ушла. А я сказал старику:

-    Ведь у меня нареченная есть.

А он будто не понял, о чем я речь веду.

-    Кто же, — спрашивает, — твоя нареченная?

-    Да она же сама. Мы еще с детства с ней помолвлены. И отвечает мне старик:

-    Замужем она...

-    Об остальном, Ибрагим, я тебе расскажу покороче : время позднее, а тебе с дороги передохнуть надо. Итак, — продолжил свой рассказ юноша, — дом у нас очень большой. Одна половина принадлежит нам, другая — чужая. По ту сторону дома есть улица. Раз-другой провел старик меня по той улице, и заметил я однажды в окне девушку, писаную красавицу.

Увидел я ее — словно к земле прирос. Нет, не потому только, что приглянулась она мне. Была еще одна причина: девушка поправляла занавеску на окне, и на пальце ее сверкнуло кольцо, очень уж похожее на кольцо моей двоюродной сестры. Да и сама она немного на нее походила. А еще больше — на кого бы ты думал? — на племянника старика, с которым мы долгие вечера коротали.

Девушка быстро занавеску задернула. Вижу: старик тоже вроде успел заприметить ее. Спрашиваю:

-    Дядюшка, кто это? А он:

-    Соседка. Что, нравится тебе?

-    Очень, — говорю.

Огляделся старик — не слышит ли нас кто, шепчет мне в ухо:

-    Не проговорись об этом ни двоюродной сестре, ни племяннику моему, пусть между нами будет: согласен я, чтобы женился ты на этой соседке. Очень она хорошая девушка. Я завтра пошлю за сестрицей твоей, пусть придет, потолкуем. Да только не даст согласия она. И племянник мой против будет. Но ты крепко стой на своем. Так прямо и говори: либо на этой девушке, либо, мол, вовсе ни на ком не женюсь.

-    Хорошо, — говорю. — Только почему же не согласятся двоюродная сестра моя и твой племянник? Им-то что?

-    Это тайна, — отвечает старик.

-    Что за тайна? Нельзя ли раскрыть ее?

-    Нет, — говорит, — сейчас нельзя.

-    А когда можно?

-    После свадьбы твоей.

В тот же день старик послал за двоюродной сестрой. Вечером племянник его пришел, стал отговаривать меня от женитьбы. Долго он отговаривал, да не послушался я его.

А наутро приехала двоюродная сестра. И до самой полночи проговорили мы с ней.

Спорили, спорили, и не выдержал я:

-    Як вам в услужение не нанимался, чтобы все за меня решали. Есть на моей совести грехи, не спорю, но вы-то сами худший поступок совершили: нареченного своего бросили, за другого замуж пошли!

Тут уже ничего она сказать не могла. Поднялась уйти, а старик еще раньше вскочил *на ноги:

-    Стой! — кричит. — Садитесь оба. Имею и я какое-то право хоть слово в этом доме молвить, или нет уже у меня никаких прав? Знайте же: либо оба должны вы сейчас со мною согласиться, либо ноги моей больше здесь не будет!

Видим мы, плохо дело. Крепко рассердился старик. Сидим поэтому да помалкиваем оба. А старик продолжает:

-    Это я посоветовал ему жениться на девушке, что по соседству с нами живет. Я даже нарочно водил его несколько дней по той улице, чтобы показать ее ему.

Тут двоюродная сестра снова хотела сказать что-то, но старик опять перебил ее:

-    Погоди! Попробуй только—раскрой рот, скажи хоть слово поперек моего — ни минуты не останусь больше тут.

А потом обернулся ко мне и говорит:

-    Сынок, услышь и знай: твоя двоюродная сестра — это и есть мой племянник. Она же – и девушка, которая так понравилась тебе. И вовсе она не замужем.

Сказал старик, снял с лица двоюродной сестры черное покрывало, отбросил его прочь. Оказывается, с нашей стороны дома был ход на ту половину. И двоюродная сестра моя никуда не уезжала, а всегда жила там. Она, можно сказать, все время была с нами. Иной раз заходила к нам в черном одеянии, в другой — в одежде юноши, под видом охотника, племянника старика.

Поженились мы, стали счастливо жить-поживать. Да не долго длилось наше счастье...

-    А что с ней? — спрашивает Ибрагим. — Где теперь твоя суженая?

-    Вот уже два месяца, — отвечает юноша, — как нет ее. Исчезла бесследно. Где я только ни искал ее, чего только ни делал — все нет ее и нет. И след простыл.

Только успел сказать это юноша, вошел старик, принес поесть-попить. Поужинали они втроем, чем бог послал, улеглись спать, ничего не сказав друг другу.

Наутро Ибрагим говорит юноше:

-    Трудное у меня сегодня дело впереди. Ухожу. Не вернусь до вечера — больше не ждите. Значит, нет уже меня в живых. А вернусь цел-невредим — не уйду отсюда до тех пор, пока не разыщу твою жену и не соединю вас вновь.

Сказал это Ибрагим и ушел. Долго ли шел он, коротко ли, добрался наконец до склона горы. Поискал, нашел колодец, про который ведьма сказывала, спустился вниз. Видит: ход сворачивает влево. Пошел Ибрагим по нему, привел его тот ход прямо в пещеру. А в пещере той девушка подвешена к потолку за косы. Проколота левая пятка девушки будто иглой, из раны кровь сочится, капля за каплей. И падают капли те в золотую чашу, что поставлена внизу.

Увидела Ибрагима девушка, говорит:

-    Уходи отсюда, юноша, беги скорей, несчастный, пожалей себя, появится тут див, выпьет твою кровь, обглодает кости.

А Ибрагим, ни слова не проронив, сел дива поджидать. Вот заколебалась земля, закачалась, пошла ходуном под ногами, загудело, загремело, задрожало – показался див. Заметил Ибрагима, вытянул лапы, ринулся па него.

До самого вечера боролись они. То див клонил Ибрагима к земле, то Ибрагим — дива. Но не мог одолеть окончательно ни тот, ни другой. Наконец Ибрагим собрал все свои силы, ухватил дива за шею, перекинул его через себя.

Грохнулся тот оземь и пока успел вскочить, схватил Ибрагим золотую чашу, плеснул, как советовала ведьма, кровью прямо диву в глаза.

В тот же миг ослеп див. Вскочил Ибрагим ему на грудь, выхватил меч из ножен... Но что это? Исчез див. Видит Ибрагим: лежит на этом месте без чувств его невеста!

Дрогнул меч в руке юноши, но послышался в этот миг из-за облаков голос ведьмы:

-    Бей его, не жалей! Не то сейчас тебя растерзает! Зажмурился Ибрагим, воткнул меч в глаза своей невесты, отрубил голову ей. Смотрит — а это и в самом деле див. Спустилась тут в пещеру ведьма-летунья, взяла посудину побольше, наполнила ее кровью дива, протянула Ибрагиму:

-    Возьми. Что ни окропишь ты этой кровью, все обратится в золото. Ты убил белого дива, хотя он и думал обмануть тебя, приняв обличье твоей невесты. А эта девушка — двоюродная сестра того юноши, в чьем доме ты ночевал сегодня и который так горюет сейчас по ней. Див-злодей похитил ее и спрятал здесь, в пещере.

Повел Ибрагим девушку домой. Потом сел на крыло колдуньи и мигом примчался в родные места. Тут ведьма и пояс ему волшебный отдала.

Объявился подлинный Ибрагим, сдал ему мнимый Ибрагим — невеста его — все дела. Достигли предела своих желаний и наши герои, и купец Ахмед.

Сорок дней — сорок ночей справляли они свадьбу. И я там был, плов ел, руками брал, на язык клал, а в рот не попало. Ешьте и вы на здоровье!

Живите сто лет, а я — дважды по пятьдесят. Будьте здоровы, а я и так здоров.